Том 5. История моего современника. Книги 3 и 4 - Страница 180

180

Совсем иначе пошли мои дела с публицистикой. Первая же моя корреспонденция или заметка (не помню) вернулась ко мне с кратким извещением, что редакция, к сожалению, воспользоваться ею не может. Это меня очень огорчило, так как я придавал значение этой стороне своей работы. Правильно ли или неправильно было такое раздвоение, — но я никогда не представлял себе иначе своей литературной работы. Это была у меня вторая натура, и иначе я не мог. Поэтому я отдавал заметки в приволжские газеты, там их уродовала цензура, а я продолжал стучаться в «Русские ведомости». Я сознавал, что мой стиль, слишком задорный и плохо забронированный, не подходил к тону «профессорской газеты». Мне это было досадно и, пожалуй, обидно. О моих рассказах уже много говорили, а между тем оказывалось, что я не умею написать простой заметки или корреспонденции для столичной газеты. Из самолюбия я пытался объяснить эти неудачи излишней «сухостью» редакции, ее «осторожностью», непривычкой к индивидуальным особенностям стиля. Может быть, порой у иных редакторов это отчасти и было. Но все же, когда я брал в руки номер газеты и читал в ней иную передовицу, или статью по острым и опасным вопросам минуты, или берлинскую корреспонденцию Иоллоса, — я не мог не чувствовать, что, несмотря на крайнюю сдержанность изложения, под этими строчками бьется и трепещет приподнятое и горячее гражданское чувство. Правда, порой действительно в ровном течении этой умной коллективной речи исчезала индивидуальность, но зато тем сильнее звучала общая доминирующая нота.

И я все настойчивее стучался в редакцию любимой газеты, чувствуя, что в этих попытках я действительно прохожу строгую школу, вырабатывая «ответственный» слог под влиянием таких писателей, как Соболевский и Посников, Чупров, Иоллос и весь тесно спевшийся отряд «Русских ведомостей»… Наконец мне удалось достигнуть того, что мои статьи проходили целиком, без купюр и редакционных изменений. Может быть, этот результат достигнут в конце некоторого компромисса. Я вырабатывал стиль, позади которого не чувствовалась надежда на цензуру, по образцам, которые были у меня перед глазами. И в некоторой степени, быть может, редакция прислушалась и стала терпимее к некоторым моим личным особенностям. С этих пор я стал провинциальным журналистом в лучшей столичной газете. Вместе с другими товарищами мы провели немало кампаний в местной прессе. И когда почва бывала подготовлена на месте, я давал в «Русских ведомостях» общие итоги кампании, и дело приобретало при помощи авторитетного органа общее значение.

И только после этого я почувствовал, что мое литературное воспитание в известной мере закончено. Благодаря участию в «Русских ведомостях» я прошел строгую публицистическую школу, дававшую тон всей провинциальной прессе.

А. В. Храбровицкий в статье «О тексте „Истории моего современника "» (см. примеч. к т. 4 наст, изд.) высказал мысль, что текст, напечатанный в журнале «Голос минувшего», — это более поздняя редакция. Действительно, в журнальном варианте есть несколько фраз, отсутствующих в отдельном издании (одно предложение в конце главы «Мои ленские видения»; в главе «Петр Давидович Баллод» — воспоминание Балл од а об «эпидемии поджогов» в 1860-х годах), и некоторые менее существенные разночтения.

Однако, на наш взгляд, некоторые стилистические разночтения могут свидетельствовать о том, что издание «Задруги» представляет собой более позднюю, окончательную редакцию. Так, в главе «Эпопея Ивана Логиновича Линёва» в журнальной редакции читаем: «Сам Филипс был все-таки арестован». В отдельном издании: «Сам Филипс был почтительно арестован». В журнальной редакции: «…множество дымных столбов поднималось к небу, точно своеобразный белый лес». В издании «Задруги» читаем: «…множество таких же столбов подымалось к небу, точно своеобразный дымный лес». Эти и другие примеры авторской правки говорят о том, что Короленко работает над журнальным вариантом, иногда несколько сокращая его и улучшая стилистически. Не решая вопроса окончательно, считаем, что убедительных доказательств пока недостаточно, чтобы менять устоявшуюся практику издания «Истории моего современника», подкрепленную дочерьми писателя.

Приведенные примеры стилистической работы над текстом говорят о внимании писателя к художественной стороне своего произведения, хотя третий и особенно четвертый том «Истории моего современника» свидетельствуют о постепенно совершающемся переходе от автобиографической прозы к мемуарам в точном смысле слова. Эту наметившуюся разницу Короленко незадолго до смерти так объяснил в письме от 6 дек. 1920 г. к своему другу В. Н. Григорьеву: «…Очень рад, что мой «Современник» доставил вам некоторое удовольствие. Замечание твое относительно разницы в тоне первого и второго тома вполне, конечно, справедливо. Между ними около 15 лет разницы. Это во-первых. Во-вторых, и предмет другой. Детство в воспоминаниях, даже самых правдивых, все-таки овеяно всегда дымкой поэзии, которая отражается и на тоне изложения. Думаю, что и современность тоже кидает свою иссушающую тень. <…> еперь уже напечатан в Москве, в «Задруге», второй и третий томы. Сейчас пишу четвертый, в котором будет заключаться мое пребывание в Иркутской тюрьме (где я встретил представителей чуть не всех напластований русской революции) и затем — Якутская область и конец ссыльных скитаний. Не знаю, удастся ли мне довести «Историю» до наших дней. Это очень много. Но буду работать., пока хватит сил. Боюсь, что тон третьего тома далеко не всюду удовлетворит тебя. Нельзя избежать тона мемуаров, когда говоришь о событиях, которых миновать нельзя. Тогда нужно было сразу взять другую манеру, вроде той, в какой писал свои воспоминания Анатоль Франс: он брал лишь отдельные яркие эпизоды и отдельные яркие фигуры. Я поставил себе несколько другую задачу: рассказать именно «историю моего современника», то есть события, которым был свидетелем, а эти события сами по себе представляют интерес своей мемуарной стороной, так что их не минуешь, помимо их художественного интереса. Об этом я говорю немного в одной из первых глав третьего тома. Говорю именно о том, как порой во мне борются бытописатель с художником. И мне приходится отдавать предпочтение бытописателю. Третий том все-таки начинается с «Починков», и тут все-таки для художника больше простора» (Поли. поем. собр. Т. б. С. 20–21). Интересные наблюдения о художественном своеобразии «Истории моего современника» см. также в кн.: Соmtеt М. Vladimir Galaktionovich Korolenko (1853–1921). L'homme et Toeuvre: In 2t. Lille; Paris, 1976.

180

Том 5. История моего современника. Книги 3 и 4 - Страница 180

Комментарии